… и жили они долго и счастливо, сто лет и один день

У них было одно имя на двоих. Есть такие имена, «унисекс»: Александр-Александра, Евгений-Евгения, Антон-Антонина, Валентин-Валентина…
При желании, можно было бы найти в этом совпадении имён знак Судьбы, или может, особенное Предназначение. Разглядеть проявление Высших сил, Указующий перст, или ещё какое-нибудь таинство почти волшебного свойства, которое направляет твою жизнь по безапелляционно-правильной траектории. Но она никогда не придавала значения каким-либо чудодейственным оборотам, будучи уверенной, что единственно верное направление собственной жизни каждый для себя определяет сам. А как же иначе?
В общем, при всём уважении к перстам и знакам, он был вне её направления.
Так получилось. Знакомство состоявшееся не вовремя.
Она, совсем неоригинально, умирала от первой, несчастной любви. Всё как положено: не видела, не слышала, не думала, не говорила, не двигалась, не дышала, не… а только делала вид.

… Снова поднимаюсь на рассвете,
пью с друзьями, к случаю, вино,
и никто не знает, что на свете
нет меня уже давным-давно.

Интересно, сколько лет было Веронике Тушновой, когда она написала эти строчки?
А ей было семнадцать, и они так точно отражали состояние её души. И, самое смешное, (обязательно становящееся смешным! к примеру, через следующие семнадцать лет) она была уверена, что это её состояние - навсегда.

Предложения о совместном времяпровождении не принимались. Никак.
А потому что она была очень занята! Или, наоборот, свободна, но обещала маме, или не занята, и не обещала, но всё равно не может. И завтра. И в выходные, и… ооо, хоссспади, нормальный, вменяемый человек уже давно бы понял, что его динамят! А он слушал её и улыбался, как будто чему-то удивляясь. И это было даже как-то странно, хотелось срочно бежать к зеркалу: может, с ней что-то не так? Тушь, например, размазалась.

Вопреки скептическим утверждениям сибирских старожил о том, что зима в их краю длится полгода, ровно первого марта наступает весна. Всегда. День в день.
Потому что солнце светит совсем иначе, воздух становится прозрачнее, звуки отчетливее, сугробы чернеют и покрываются тонкой ледяной корочкой, лица свежеют, разглаживаются и чаще сияют улыбками. Пусть ещё возможен морозец, и даже снег с метелью, но это совсем не пугает, потому, что уже март, а март – это весна! И хочется набрать в лёгкие побольше воздуха, раскинув руки, обнимая весь мир, шумно выдохнуть: фффссёёё!!! И мёдом в душе разольётся такая Глобальная Надежда. На что? Да на всё. На всё самое лучшее!

А ещё, весной юноши призывного возраста пополняют ряды нашей доблестной армии. Есть мнение, что там они становятся настоящими мужчинами.
Какие слова обычно говорят на прощание человеку, который завтра уходит служить? «Поздравляю»? «Всего хорошего»? «Очень рада за тебя»? Хм… вот, кстати: «очень рада» - вполне…
Пока она раздумывала над тем, что нужно сказать, произошла сцена из плохой мелодрамы: сняв с шеи серебряный крест, на витиевато переплетённой цепочке, полушёпотом, что, видимо, по великой режиссёрской задумке, должно было прибавить моменту проникновенности, он произнёс:
-Я хочу, чтобы ты его носила. Потому что я тебя люблю.
Ддаййёмаё… «Юноша бледный со взором горящим…»
Откуда они только берутся, на её голову, с самого школьного детства.

Взять хотя бы второгодника Губенко, пришедшего к ним в шестом классе. На второй год он был оставлен по состоянию здоровья - неудачно нырнул в школьном бассейне. Ну, вот нормальный пацан нырнёт так, чтобы воткнуться головой в дно? И где! В бассейне, исплаванном вдоль и поперёк.
Вид у этого Губенко был дурацкий. Значительную роль здесь играл белый ошейник-корсет, делавший его голову абсолютно неподвижной, блокирующий все её естественные движения. Несчастному Губенко, при необходимости, оставалось лишь разворачиваться всем корпусом в нужную сторону. За всё это он мгновенно, в перешёптываниях, был осмеян новоиспечёнными одноклассницами, получив беспощадное прозвище "голова из унитаза".
Не прошло и месяца с начала учебного года, когда в один из дней, второгодник Губенко, повернувшись всем корпусом в сторону её третьей парты в третьем ряду, протянул сложенный в несколько раз тетрадный листок:
- Это тебе.
Была перемена последнего урока, за которым следовал классный час. Нужно было быстро собрать учебники и свалить, пока классуха не вернулась из учительской.
- Что там у тебя?
- Возьми, пожалуйста, - робко и как-то благоговейно проблеял Губенко.
Сам он редко вставал со своего места даже в перемены. Может, родители ему дома строго-настрого запретили лишние телодвижения, чтоб не толкнули ненароком. Или ещё чего, мало ли.
- Некогда, Губенко, отвянь.
Следующим утром её ожидало известие, рвавшееся к ней наперегонки из разных концов школьных коридоров, скачущее через ступеньки лестниц, захлёбываясь и задыхаясь от беспрецедентности момента: "Губенко в тебя влюбился!!! Да-а-а!!! Иванцова взяла у него ту записку, сказала, что тебе передаст, развернула, а там... СТИХИИ!!!"
Губенко, наивная поэтова душа, осмеянный, как обстрелянный в затылок неподвижной своей головы, печально выглядывал из унитаза, в ожидании контрольного выстрела.
- И где записка?
- Иванцова её порвала и выбросила.
- Нормально. Мне записка, Иванцова читает и рвёт.
Иванцова, рассчитывавшая на другую реакцию, оправдывалась:
- Да там... фигня какая-то была.
- Какая?
- Нууу, всё не помню, эээ... "твои глаза, как небо голубые…»
Хм, глаза у неё, вообще-то, были серые. И, правда - фигня.

…Ей захотелось зареветь. От противоречивого ощущения серьёзности и глупости момента. Серьёзности, потому что такими вещами не шутят, ими запросто не раздариваются, это не пустяк, не безделица, освященный нательный крест!
Глупости, потому что жизнь – не театр, не индийское кино. Неужели он сам верит в реальность происходящего? И уж не по мексиканским ли сериалам ему знакома такая «реальность»?
И ещё, зареветь хотелось от досады на саму себя, ведь всего-то и нужно было один раз набраться мужества и сказать, совершенно ясно и внятно, что она его Не. Лю. Бит. Такая вот реальность. Знакомая до боли, до отчаяния, настолько, что невозможно выговорить, произнести на воздух эти три слога.

Следующие семнадцать лет они не встречались. Ни разу. Даже случайно.
Продолжали жить в одном городе, возможно, ходили одними улицами, но, по всей видимости, разными дорогами. Он ведь был вне её направления.
Она пробовала искать его в социальных сетях, неизменно получая результат: «по вашему запросу никого нет». Зачем ей это было надо, она и сама толково, наверное, не смогла бы объяснить. Одно было известно наверняка: ей не о чем и не о ком жалеть, некого ни в чём винить. Всё, что происходило в её жизни, происходило не волею судеб, или каких-либо таинств почти волшебного свойства. Она сама определяла для себя единственно верное направление. Всегда. Казнила и миловала.
А может быть, хотя бы иногда, надо было бы оглядываться по сторонам? Обращать внимание, видеть, учитывать, слушать, слышать? Вот как с этим мальчиком, которому не было оставлено ни одного, даже самого мизерного шанса. Хлоп! И – с плеч голова.
И может быть, верь она в какие-нибудь знаки судьбы, ну, пусть это смешно, а всё-таки, всё сложилось бы как-то иначе? Глупость, конечно.
А вдруг она разменяла что-то самое-самое важное в жизни, даже и не узнав об этом?

А однажды, в толпе, сразу не осмысленное, лицо прохожего. Мгновение и – разминулись, разошлись каждый в свою сторону. Стоп. Стоп!
- ОЛЕГ!!!
И, развернувшись на огромных каблучищах, огибая прохожих, бросилась за ним. Догнала и, ухватившись за рукав, выдохнула:
- Привет!
- Привет.
Какое-то время пытливо, настойчиво вглядывалась в его глаза. Нужно было увидеть, понять. Что?.. Нужно было сказать. Обязательно! Что??
- Прости меня, пожалуйста! - и, опережая протестующий жест, и слова, которые за ним последуют, торопливо продолжила, - я виновата перед тобой, очень. Я… потеряла твой крест!
И вдруг, совершенно неожиданно для самой себя, разревелась. Как-то по-детски, подхлипывая, от души.

Текли и текли слёзы. Над всеми этими «взрослыми» семнадцатью годами. Над жизнью этой, какой-то чужой, как будто просматриваемой в кино. Над ушедшим, и неоплаканным детством. Ревела и говорила, говорила. А он слушал её и улыбался, как будто чему-то, удивляясь.
Ничего странного. Тушь наверняка размазалась…